Белой рукой распахнуть окно,

Белого света в нем не видя.

Белое выпить до дна вино,

В красную улицу в белом выйти (с.).

* * *

Больше всего я скучаю по Балтийскому морю. Черное море слишком душное, плотное, тесное для моей северной души. Я брожу по пыльным улицам, стараясь смотреть строго перед собой, чтобы не встречаться с усталыми глазами тех, кому тошнотворна здешняя жизнь, и с горящими революционным огнем глазами тех, кто называет себя «строителями нового мира».

Я бы сказала, что мы живем в аду, но боюсь, что те, кому, быть может, попадет в руки этот дневник, не поймут предложенного сравнения, поскольку лишены веры и в Бога и в Дьявола. Им чужда идея жизни по божьему закону, ибо их Бог и их высший закон – Советская власть.

Иногда мне кажется, что у них нет души.

* * *

Вчера вечером пила шампанское в компании старых друзей – Ивана и Якова. Ума не приложу, где им удалось достать бутылку «Российского», со старых урожаев. О, сколько было тяжелых, но прекрасных воспоминаний!

Их выпуск из Морского корпуса, мои годы в Смольном, балы в Благородном собрании, совместные проделки, семейные ужины то у нас, то у них дома…

Оба теперь изображают простых рыбаков, валяют дурака перед чернью. Я помню их гордыми и прекрасными, в парадных мундирах и белых перчатках.

Иван Лазарев – слегка меланхоличный, безупречно воспитанный, с блестящим чувством юмора и ярким литературным талантом.

Яков Лазарев – молчаливый, ювелирно точный в словах и делах, ироничный собеседник и хороший стрелок.

Когда они стараются горбить спины, чтобы не было видно офицерской выправки, когда ругаются самыми грязными словами, стараясь заглушить боль утрат, когда неумело торгуют рыбой, мне хочется умереть.

Помню, как я, еще совсем девочка, расстроилась, когда братья получили право носить белые мундиры, а мне до белого, выпускного платья Смольного нужно было учиться еще два года, и я ходила в голубом.

- Машенька, не расстраивайтесь, - сказал мне тогда Иван. – Белое с голубым – превосходное сочетание. Мы просто служим вам фоном.

- Конечно, Мария Константиновна, - в тон брату откликнулся Яков. – Белый с голубым – это же как наш Андреевский стяг.

* * *

А я сама? Дочь морского офицера, дворянка, выпускница последнего выпуска Смольного института, теперь работаю медсестрой в санатории. Основы сестринского дела – это все, чему я смогла хоть как-то научиться в годы лишений и скитаний, в отчаянных попытках добраться до Крыма и уплыть во Францию.

Мне отвратительна эта работа. Есть большая разница между помощью героям, пострадавшим за Отечество, и ублажением праздных толп отдыхающих. Но лучше так, чем стоять за прилавком или заниматься теми недостойными делами, на которые судьба толкнула многих женщин, менее берегущих свою честь.

* * *

Единственная отрада в работе – доктор Кузнецов. Ах, как жаль, что нет возможности насовсем поменяться местами с медбратом Зиновием Семеновичем и трудиться только в больнице.

Александр Петрович – человек больших достоинств. Он не говорит о своем происхождении напрямую, но аристократизм духа невозможно скрыть. Когда мы остаемся вдвоем, мне удается на некоторое время забыть, что мы в провинциальном, грязном городке, давно забытым Богом. Мы говорим о Петербурге, о том, как переменчив цвет Балтийского моря, как было бы чудесно посылать друг другу визитки с приглашениями на завтрак…

Если мы здороваемся или прощаемся без свидетелей, я не отказываю себе в удовольствии сделать глубокий книксен, а господин доктор всегда отвечает военным поклоном и целует мне руку.

* * *

Объявлен конкурс красных талантов. Из Горкома доносятся обрывки стихов и песен: «Революционная радость…рабочие герои…пролетарское искусство…наш правый, народный бой…»

Запредельная бездарность.

Иван ловит мой взгляд, подхватывает под руку и начинает тихо читать:

«…Сердце будет пламенем палимо

Вплоть до дня, когда взойдут, ясны,

Стены нового Иерусалима

На полях моей родной страны.

И тогда повеет ветер странный —

И прольется с неба страшный свет,

Это Млечный Путь расцвел нежданно

Садом ослепительных планет.

Предо мной предстанет, мне неведом,

Путник, скрыв лицо: но всё пойму,

Видя льва, стремящегося следом,

И орла, летящего к нему.

Крикну я… Но разве кто поможет, —

Чтоб моя душа не умерла?

Только змеи сбрасывают кожи,

Мы меняем души, не тела.»

Гумилев великолепен.

Устало прикрываю глаза. Пусть фабрики будут у рабочих, а земля – у крестьян. Но искусство – это та тонкая, изящная область, которую невозможно взять силой оружия.

* * *

- Машенька, мы не нужны этой стране. Мы бесполезны. Мы умеем только сражаться, но не в той войне, которая идет сейчас.

Яков тяжело привалился к стене, глаза грустные и пустые.

И правда, за последнее время нам не удалось ничего дельного. Неверова мы вытащить не успели….

- Знаете, Маша, как это больно, когда прямо перед тобой огпушники выводят человека за городскую черту, а возвращаются без него? Мы ведь даже не знаем, кто это был, хотя скорее всего, он был одним из нас. Мы не доверяем друг другу, и, наверное, правильно делаем, помня судьбу Аристова. В итоге нас перестреляю по одному как собак, и мы ничего не сможем сделать.

Иван устало курит, следя за огоньком лампады.

Я молчу. Братья – офицеры. Они могут хотя бы драться, а я ничего не могу.

* * *

- Товарищи, разрешите представиться! Товарищ Масленников, приехал лечить колено в местном санатории. В прошлом, офицер армии его императорского величества, ныне, капитан Красной армии.

Мы с Иваном и Яковом стараемся не смотреть на Масленникова, чтобы он не прочел ненависть в наших глазах.

Больно, когда ты проигрываешь противнику. Но еще больнее, когда ты проигрываешь бывшему союзнику, который оказался малодушным трусом, перебежчиком и предателем. Веду Масленникова в санаторий. Его речь чиста и аккуратна. Он хорошо воспитан и вежлив. Я растираю его колено морской водой, надеясь, что полотенце превратиться в плащ Деяниры, пропитанный ядом.

* * *

Мы с Иваном стоим около кафе «Красный чай». Названия заведений и улиц, имена людей, символы власти и плакаты – торжество безвкусицы. В центре города есть статуя бабы с веслом. Если бы воспитание позволило, я бы снесла ее безобразную голову одним ударом.

- Знаете, Иван, этот товарищ Масленников произвел на меня очень странное впечатление. У меня такое чувство, что он не так прост, как кажется, что какая-то часть его легенды – ложь.

- Хорошо, если так, иначе боюсь, что Яков его просто убьет.

Вдалеке начинает играть музыка, мелодию не распознать. Внезапно, Иван подхватывает меня и начинает кружить в вальсе, шепча на ухо: «Раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три».

Закрываю глаза и представляю, что мы не на улице, а в бальной зале, под ногами – паркет вместо пыли, над головой – тонкая лепнина с позолотой и венецианская люстра с сотнями горящих свечей. Я в шелковом платье темно-синего цвета, в волосах – свежие цветы. Иван – в белых перчатках и парадном мундире.

Братья терпеть не могли танцевать. Но знали, что я без ума от балов, поэтому покорно изображали учтивых кавалеров, даже споря, кто из них будет танцевать со мной открывающий вальс.

* * *

Вечереет. Мы собираемся в доме Соболевского, дабы понять, как действовать дальше: Иван и Яков, князь Хованский, доктор Кузнецов и я. Планируем акцию, которая обратит на советской юг внимание Европы, и покажет, что еще есть люди, способные сражаться и сопротивляться.

В процессе выясняется, что товарищ Масленников, который вызвал у нас столь бурную реакцию, все-таки белый офицер, который работает под прикрытием. Решаем взорвать ОГУП Краснодара.

Конечно, я не пойду поджигать дома и стрелять в людей. Я женщина, а не солдат. Они уйдут на бой, а я останусь ждать. Ждать их живыми, вопреки пониманию, что они все – смертники, которые не переживут эту ночь. Руки дрожат, в глазах стоят слезы, но я стараюсь их скрыть.

Обнимаю Ивана и Якова так крепко, как только могу. И ухожу в душную, южную ночь. Как будто ныряю в омут.

* * *

В палате на койке сидит красивая женщина с тонкими чертами лица. В ее больших глазах – плохо скрываемое беспокойство.

Князь Хованский представляет нас друг другу.

- Княгиня Голицина, Мария Константиновна поможет вам уплыть в Европу.

* * *

Сидим на Старой пристани. Сейчас глубокая ночь, мрачно и жутко. Я никогда не была здесь без сопровождения мужчин. Но я должна спасти доверенную мне жизнь, даже ценой своей. Поэтому, скрывая дрожь в голосе, болтаю о пустяках. Княгиня ведет себя с безупречной сдержанностью, хотя я могу только догадываться, что она переживает в эти минуты. Через четверть часа придет корабль, и моя миссия будет выполнена. Шорох в кустах.

- Кто там?

Из-за деревьев выходит четверо вооруженных ОГПУшников.

- Чтобы здесь делаете?

Сердце леденеет от ужаса, но я стараюсь сохранить хладнокровие вопреки всему.

- Мы дышим свежим воздухом. Моя пациентка больна сыпным тифом, и доктор прописал ей прогулки на свежем, морском воздухе.

- И кроме Старой пристани, мест для прогулки не нашлось?

- Увы, товарищ, не нашлось. В порту очень шумно и грязно, а дальше по береговой линии, как вы знаете, нет ни одной скамейки. Не можем же мы, две женщины, сидеть на холодной земле. К слову говоря, нам тут осталось минут десять просидеть. В противном случае, нарушится режим, и больной может стать хуже.

- Я полагаю, что вы лжете. Вы ждете пароход, чтобы нелегально уплыть на нем.

Вот и все. Какой грустный финал у нашей истории. Сейчас причалит корабль, капитан сообщит, что готов принять нас на борт. На этом, товарищи представители законной власти заберут нас туда, откуда нет возврата.

Душу окутывает черное, беспросветное отчаяние. Княгиня, простите. Я не смогла Вас сберечь. Я буду защищать Вас до последней капли крови. Но даже моей крови не хватит надолго.

- Корабль? Здесь? Он же с тяжелой оснасткой, а тут очень мелко. Даже если бы мы хотели осуществить подобный план, то вы должны заметить, что у нас нет лодки, чтобы к нему подплыть.

Голову раздирают лихорадочные мысли. Пока мы живы, мы можем действовать. Говорить. Ходить. А значит, есть призрачная надежда спастись.

- Раньше пароход приставал сюда.

- Да что вы говорите? Хотя…и правда, наверное, приставал. Вот сегодня днем мы с друзьями тут поодаль гуляли и видели на пристани толпу людей. Но мы-то не знали, что они пароход ждут, чтобы сбежать.

- Почему вы не заявили в милицию?

- А как же не заявили? Заявили, конечно. Мы только в город вернулись, а нам говорят, что банда целая преступная сбежала. Ну мы и рассказали, что видели каких-то людей. Мы-то что, всегда властям помогаем.

Последние пять лет я была уверена, что с благодарностью приму смерть, которая избавит меня от страданий. Я ошибалась. Я очень хочу жить.

- Документы пожалуйста.

Открываю сумочку. Надеюсь, что сотрудник ОГПУ не видит, что меня колотит как в лихорадке.

- А, это вы, Мария Константиновна. Наслышаны о вашей добросовестной работе.

- Ну конечно я. Говорю же, с пациенткой.

- А как пациентку зовут?

- Татьяна Голубева, прачка. Вот от чужих простыней тиф и подхватила.

Христос, помоги нам! Не отвернись в беде.

- Что ж, мы не настроены причинять вам беспокойство, однако нам придется вас досмотреть.

Это конец. На дне сумочки, хоть и надежно спрятаны, лежат большие деньги, и, что особенно опасно, помимо рублей, там находится пачка долларов и царское серебро.

- Откройте сумку. Что у вас в ней?

Под прямым светом фонаря, я достаю документы и какие-то жалкие три рубля, полученные в качестве зарплаты.

- Это все?

Если я скажу «да», мне не поверят. Хотя, если скажу «нет» - не поверят все равно.

- Нет. Еще у меня с собой помада, а то морской ветер очень сушит губы. И ручка – писать справки. И еще какие-то мелочи.

Сейчас они скажут: «Выверните сумку». Горло сдавливает так, что я с трудом могу дышать. Вот я вытряхну содержимое на старые доски. Кожаный кошель упадет тяжело, со звоном рассыплются царские серебряные монеты. У простой медсестры не может и подавно быть таких денег. Если бы там были только рубли, я бы могла сказать, что ограбила больницу. И пошла бы по уголовной статье. Но теперь меня ничто не спасет.

- Хорошо. Теперь снимите ваш пиджак.

Не верю. Так не бывает. Они тянут удовольствие, чтобы подольше меня мучить.

- Снимите сапоги.

Больше всего меня пугает даже не смерть, а такая смерть. Я бы могла выйти на главную площадь, спеть царский гимн и погибнуть с высоко поднятой головой. Но умереть здесь, на краю света, в кромешной темноте – невыносимо. Меня ведь просто застрелят как собаку и бросят в воду. И княгиню вместе со мной.

- Теперь мы будем досматривать вас.

ОГПУшник переключается на госпожу Голицину. По счастью, у нее нет с собой ничего, кроме мелких денег.

Меж тем, парохода все нет и нет. Стрелки часов движутся к часу ночи.

- Товарищи, мы очень замерзли. Вы говорили, что ловите корабль, а нас ни в чем не обвиняете. Пожалуйста, отведите нас в город. Если считаете нужным – посадите в милицию. Но не держите больше на холодной пристани. Я напомню, что моя пациентка больна.

- Может и правда ну их? Пусть идут? Подпишут протокольчик, подписку о невыезде и о неразглашении?

Да я вам что угодно подпишу, только бы уйти отсюда! Только бы не встретиться с пароходом!

* * *

Теребя платок, хожу взад-вперед по центральной улице. По Анапе ползут слухи о взрыве ОГПУ в Краснодаре. Значит, им все удалось. Но я боюсь думать, какой ценой. Ивана и Якова все нет, у меня есть все основания полагать, что они мертвы. Все основания, кроме безумной надежды. Как же нелепо избежать гибели и потерять самых близких и дорогих людей на свете.

Вдруг вижу в темноте господина Соболевского. Он, в перерывах между нервными затяжками, рассказывает, что акция удалась, все участники остались невредимы и добежали до вокзала, что Иван и Яков вроде как поймали попутку, и им пора бы давным-давно быть здесь.

- Господин Соболевский, вы хотите сказать, что не знаете их судьбы, но, тем не менее, ничего не сделаете, чтобы им помочь? А вдруг с ними стряслась беда? Вдруг им угрожает смертельная опасность?

- Я не считаю свое возвращение разумным. Меня видело много людей, это опасно.

- Опасно? А вы думаете, что они бы бросили вас в опасности? Вы же дворянин, человек чести. Прошу вас, вернитесь в Краснодар и выясните, что с ними стряслось. Иначе я никогда больше не подам вам руки.

* * *

Не знаю, сколько времени я хожу по ненавистной центральной улице Анапы. Я как будто в забытье. Стук каблуков совпадает с ударами сердца. На часы стараюсь не смотреть, чтобы не мучить себя еще сильнее.

Вижу вдали двух человек в темной одежде. Один хромает, тяжело припадая на ногу. Второй держится за грудь. Я смотрю на них, ломая руки в безумной надежде.

Свет фонаря падает на белые, бескровные лица. Иван и Иаков протягивают ко мне руки, стараясь улыбаться вопреки боли, которую причиняют им многочисленные раны. Я бегу к ним, не глядя под ноги.

- Живы! Живы!

- Ну что вы, Машенька! Разве могло быть иначе?

Яков с нежностью гладит меня по волосам.

- Знаете, милая, нам даже в голову не могло прийти не вернуться сюда. Ведь лучше встретиться с бандой разбойников и целым отрядом в ОГПУ, чем с одной разъяренной Машенькой.

* * *

Письмо, спрятанное в госпитале г. Анапы.

Ваша светлость, госпожа Голицина!

Я пишу Вам, каждую минуту ожидая, что меня арестуют, посему буду придерживаться краткости и избегать лишних слов.

Капитан корабля схвачен. Слава богу, что он не приплыл вовремя, иначе нас бы не спасла никакая ложь и изворотливость. Сотрудники ОГПУ беспощадней зверей, поскольку звери убивают от голода, а люди – когда захотят убивать. Бродят слухи, что в ходе допроса, капитан назвал мое имя, а так же братьев-рыбаков. Вас он не заметил.

Иван и Яков вернулись живыми, и настроены не менее решительно, чем раньше. Им удалось бежать из Краснодара, и теперь мы снова действуем вместе. После всех этих событий, оставаться рядом с Вами – значит подвергать Вас прямой угрозе, чего никак нельзя допустить.

Я немедленно покидаю Анапу, надеясь, что мне удастся выбраться незаметно. Говорят, что нас уже ищут, и чтобы спасти Вас, мне необходимо быть живой. Не думайте, что я оставляю Вас на произвол судьбы. На пристани я сказала, что буду закрывать вас собой даже от пуль, и не отказываюсь от своих слов. Сейчас Вам лучше спрятаться, затаиться. В этом Вам помогут князь Хованский и доктор Кузнецов – остальным доверять опасно.

Я вернусь за Вами, и сделаю все возможное и невозможное, чтобы вызволить Вас из беды. Всем сердцем жалею, что не удалось найти Вас и сказать все это лично.

В конверте Вы найдете сумму денег, более чем достаточную, чтобы в случае возникшей возможности, уплыть в Европу и какое-то время жить там, не терпя лишений.

Искренне преданная Вам, Мария Ветлугина.

P.S. Уничтожьте письмо сразу, как прочтете.