В первый же вечер Нина целенаправленно познакомилась с беспризорником Гришкой, накормила его шоколадом (подарок на день рождения добрейшей Софьи Львовны Гартман, зам нач. Горкома, в которой Нина остро чувствовала родственную душу, человека старой моральной закалки) и предложила поговорить о жизни. Так началась их странная дружба - комсорга и шпаны. Гришка приехал в теплые края искать отца, который его мать когда-то бросил, князя или графа. Найти и сдать отца в ОГПУ мечтал Гришка. Но какой беспризорник не воображает, что отец его князь или граф?

Мальчик ведет самую плохую жизнь: его постоянно кто-то бьет, он явно ворует и даже уже приобрел интимный опыт. Не говоря о явном нездоровье - и физическом и, похоже, нервном расстройстве. Нина стала Гришку агитировать свою жизнь переменить. Бросить улицу и бандитов. Пойти учиться. Гришка упирался, считая себя безнадежным и психованным, не доверяя людям, не желая оставлять старые привычки. И учиться он не хотел, и Нинке не верил, что ей ничего от него не надо, но агитации постепенно поддавался. И дошло до того, что согласился без обмана сотрудничать с милицией. Немало преступников было выявлено благодаря его помощи.

Гришка был контуженный. Тем вечером голова у него страшно разболелась, до обмороков, но в больницу он не шел - боялся, был крайне неприятный опыт. Нина привела его к частному доктору , на дом которого ей указали. Имя на табличке ее удивило, и еще больше было удивление, когда знакомый человек безразлично, без всякого выражения приветствовал ее:

- Здравствуйте, Нина. Что за пациент? - как будто они расстались вчера.

Он видел ее уже не в первый раз в городе, и не подошел: ему не показалось это важным.

Он так же застегнут на все пуговицы, едва поднимает глаза, едва открывает рот, говорит вежливо и по делу.

Наблюдая, как Хованский твердо и последовательно, как он умеет, заставляет Гришку прекратить курение в кабинете, царственно протягивая ему стакан, чтобы он бросил папиросу, Нина не в силах выдерживать тон бдительной подначки по отношению к возможному «бывшему» («Ваши принципы остались неизменны или деньги возьмете?»), ловит себя на улыбке: вот же черт, умеет настоять на своем, обуздать чужую волю! Правда, всегда с этой брезгливой миной. Похоже, он всех презирает и всего чурается.

Нина ощущает сердечное волнение - знакомое, забытое чувство, только определеннее, чем в юности.

Хованский не скрывает, что служил у белых (правда, врачом). Нина пытается убедить Хованского прийти в ОГПУ и сознаться. Хованский равнодушно отказывается. Пойдет, только если Нина его поведет. Он не делит мир на белых и красных, игнорирует все различия и готов оказывать помощь всем (с той же высокомерной миной). И сотрудничать с новой властью желания не имеет. Если власти что-то надо - пусть приходит за ним.

Ему безразлично все общественное, он демонстративно затворился в собственном мирке, ограниченном стенами дома. Нина пытается его убедить, встречает только холодный отпор. Нина начинает горячиться и практически отчитывает Хованского - так же, как он ее , - на демонстрации в 17м. Добивается только полного ухода в себя. Педагогический талант Нина на Хованском применить не может: слишком задеты чувства. Он явно безразличен к ее появлению в его жизни, а под конец разговора явно тяготится необходимостью с ней общаться. Волны ее эмоций бьются о холодный гранит. Вежливо и холодно простившись, они расстаются, и расстроенная неудачей Нина идет в ОГПУ - докладывать о добровольной готовности Ховансокого явиться в органы. С трудом заставляет себя произности его фамилию. Стыдно за слабость.

Оказывается, в ОГПУ про Хованского уже знают и кроме прочего подозревают в получении лекарств контрабандным путем. Нине поручают узнать, как он достает лекарства и привести его в ОГПУ. «Вы могли бы на него повлиять. Как он к вам относится?» - спрашивают Нину. «Безразлично», - отвечает Нина. Да уж, повлиять на Хованского может только небезразличный ему человек, а таких она не знает.

Нина знает, что врать Хованский не станет, ниже достоинства сочтет, поэтому отныне на нее возложена миссия дознания: откуда лекарства? откуда оружие? патроны? Все это по указу ОГПУ она узнает у Хованского, для этого приходится приходить к нему в дом. Иванова, начальница ОГПУ, отчитывает ее за промедление, а Нине каждый раз надо собраться с духом, прежде чем к Хованскому прийти. Нина и рада поручению, и тяготится: их тон официален и сух, и постоянные визиты не дают Нине забыть наконец этого негодного, ограниченного своим патриархальным мирком человека, заигравшегося в феодальное рыцарство.

Апофеозом стал момент, когда Гришка, прикормленный Хованским («Все хорошо, только я навроде обезьянки для него - так, забава») прибежал к Нине с криком: «Нина, там Досю убивают!» - и Нина, схватив пистолет, побежала спасать экономку Хованского. Она спугнула бандита, который уже успел выстрелить в экономку и ее гостью. Стала преследовать бандита, завязалась перестрелка. Проклятый пистолет заело, Нине удалось выпустить всего одну пулю, и она попала в цель. Налетчик оказался наркоманом, лез он за морфием. Обезоружила, обыскала, вызвала милицию, позвала понятых, побежала в дом и там обнаружила двух раненых. Вызвала врачей.

Когда Нина еще дрожащей рукой (это был ее первый бандит! и она испугалась не на шутку, честно сказать) заполняла протокол в доме Хованского, тот явился из Анапы и при Нине сказал Гришке:

- Григорий, в следующий раз оставайся дома, пока меня нет, должен быть мужчина, чтобы защищать дом.

Нина оторопела от такой неблагодарности и самодовольства. Тут сидит девушка, которая только что твой дом с риском для жизни защитила, милиционер, а ты демонстрируешь ей и всей милиции, кого считаешь истинным защитником своих узких интересов!

И это почти вернуло ее на исходные позиции презрительного отношения к Хованскому. Она воспринимает как героя и мужчину человека, живущего для своего народа. Хованский живет только для своего дома. Он болен глубокой социальной болезнью. Он такой же беспризорник, как Гришка, так же оторван от мира и не желает жить в нем. И это безразличие и в том, и в другом случае может привести к самым страшным последствиям. Гришка видел, что указывает наркоману на дом врача - и впустил в дом доктора грабителя. Ховнский равнодушен к тому, оказывать помощь белому или красному - кого он впустит в свой дом?

Человек должен быть подобен солнцу, дарить себя всем. А не сидеть в своей крохотной пещерке.

Не годится ей даже думать о таком человеке. Она комсомолка. Стыдно, товарищ. Стыдно.

И тут... появился Санька. Она столкнулась с ним случайно в КБ, когда вербовала дружинников для Анапы. Он участвовал в Крымском сопротивлении, партизанил. Потом уехал в Москву, выучился на летчика! А сейчас снова тут.

Санька, милый Санька! Вот с кем просто, открыто, понятно, с кем полное согласие во взглядах и мечтах! Нина совершенно счастлива, встретив друга детства.

И, главное, наконец успех в деле отца Сани: в Москве к Сане приехал чукча, проводник экспедиции, и рассказал всю правду. Саниного отца подставили: глава экспедиции искал на самом деле золото, он это скрыл. Отца отравили, это вынудило его остаться на стоянке, экспедиция ушла дальше, нашла золото, а потом их всех истребили. Сбежал только проводник. Отец же вернулся домой больной и все твердил, что экспедиция погибла из-за него. Истинный виновник исчез, имитировав свою гибель вместе с экспедицией.

Все это рассказывается наскоро: сейчас поезд в Анапу.

Нина провожает Саню к вокзалу с теплым, радостным чувством. Она почти забыла Хованского. Кто знает, как повернулось бы дальше - возможно, из дружбы выросла бы любовь. Вряд ли Нина встретила бы человека, с которым есть столько общего. И их судьба была бы счастливой и светлой.

Но сложилось иначе.

Хованский внезапно привел в милицию ассистентку Лену. Про нее уже Нина знает от Гришки, что та якшается с Осей Корбутом, явным вором, возможно, содельничает. И даже имела случай Хованского предупредить о ней. И вот Гришка в беседе с доктором стал говорить о перспективах новой жизни, и Лене вдруг стало грустно и стыдно, что у него-то будущее есть, а у нее, аферистки, ничего, повязана она воровством. Она страстно захотела переломить жизнь и пришла в милицию. Страшно, а пришла - и сдала всех, кого знала в обоих городах. Когда Нина и Лена готовились идти на опознание преступников, к милиции подошел Саня. Хованский в этот миг находился тоже за дверьми. Нина успела крикнуть Сане «Привет!», но Саня обернулся на чей-то окрик - какой-то человек крикнул «Получи за....» (Хованский, стоявший всех ближе, не расслышал, что). И выстрелил Сане в спину. Хованскому, бросившемуся на перехват, выстрелил в живот.

Убийцу застрелили.

Убийство Сани на пороге милиции.

Хованский преследует убийцу.

Нина Шарапова и медсестра над Саней.

Обоих раненых несут в госпиталь, оперируют рядом. Нина ассистирует врачу, оперирующему Саню.

Хованский выжил, лишившись почки.

Рана Сани оказалась смертельной.

Нина погрузилась в глубокое горе.

Это был лучший ее друг, которого она только что нашла вновь. Молодой, красивый парень, комсомолец, с таким сердцем, с такими мечтами! Он убит на взлете своей мечты. Саньки нет, его мечтам не сбыться.

Мальчик, с которым она бежала из дома в 13 лет, с которым столько связано прекрасного и высокого в ее жизни.

Выручало одно: дело отца Сани не расследовано до конца, она должна доказать его невиновность, если Сани больше нет. Она забирает у Сани бумаги, заходит на почту, чтобы попросить всю корреспонденцию Сани относить ей. И идет к Хованскому снять показания.

Честно говоря, она шла за утешением. В таком горе ей захотелось, чтобы он проявил к ней участие, нежность. Но единственное чувство, которое она видит у Хованского (и то спасибо!) - это вину за гибель Сани, которую, как ему кажется, он мог предотвратить. У Нины впервые возникает чувство своей общности с Хованским: они оба, оказывается, страдают, когда не могут помочь.

Он наливает вина, разговор становится свободней и откровеннее. Нина уже говорит обо всем: о Сане, о Хованском, о прошлом. Признается, что была немного влюблена в 15 лет в «человека в футляре».

- Как это лестно для меня, - вежливо усмехается Хованский.

Вот и все, что он может сказать.

Хованский растерян и сокрушен, он сочувствует Нининому горю, но из этого для него следует одно: что надо взять себя в руки, собраться и делать дело. К тому же он побуждает Нину. Ей хочется, чтобы он обнял и пожалел ее, а он дает понять, что и ей, и ему пора заняться делами.

Что ж, совесть Нины говорит то же самое: не нюниться, а работать, в труде находить утешение и смысл. Она встает и идет работать, все еще подавленная горем и, признаться, охмелевшая от вина, которым ее напоил из лучших побуждений Хованский.

Она твердо решает Хованского забыть. Этот человек был с ней немногим чутче, чем положено при выражении официальных сожалений. Хорошо и приятно, что он помнит Саню и так скорбит о нем, что его лицо приобретает что-то живое. Но Нина ему действительно безразлична, раз в даже такой беде он не проявил себя нежней. Он дал ей добрый товарищеский совет, и все.

Дел очень много, Нина уходит в них с головой, и ей удается забыть о Хованском и даже легче уже вспоминать о Сане. Она уже способна продекламировать что-то бодрое на вечере для рабочих и служащих, петь песни, смеяться и аплодировать, принимает в комсомол достойную кандидатку. И почти не проваливается в горе по Сане.

Даже когда кто-то говорит ей, что ассистентка Хованского Лена очень расположена к доктору, добродушно и почти без ревности спрашивает:

- Поженятся?

- Да куда, - отвечают ей. - Он же у нас Чайлд Гарольд.

Душевное равновесие вскоре достигнуто.

Ее разрывают на части Клуб, милиция и необходимость создания детской Коммунны, в которую они определяют троих беспризорных. Для них выделяют питание, одежду, одного прикрепляют к мыловаренному заводу стажером, и всех ведут на экскурсию в КБ: Нина мечтает приобщить к мальчиков к труду, чтобы коммуна могла хотя бы отчасти себя обеспечивать, чтобы вчерашние воришки научились видеть плоды своего труда.

Гришка все больше Нину радует: присматривает за обоими Яшками, хамить стал поменьше, доверился и Нине, и милиции. Поза уходит, проглядывает хороший, неиспорченный человек. Есть, есть надежда вернуть этого парня в люди. Только б не сорвался. Он продолжает наводить Нину на разную шушеру и благодаря его помощи многое удалось сделать и предотвратить. Один из мальчиков, Яша Левитан, обнаруживает в заброшенном доме, отданном под коммунну, награбленное в Анапе добро, и тоже несет Нине. Да, мальчики выбрали себе фамилии! Яша Левитан, Яша Мендельсон и Гриша Жеглов - так их теперь зовут.

Но ночью грянула трагедия.

Гриша привел Яшу Мендельсона - ему плохо. Нина отводит ребенка в больницу - у него выявляют тиф. В панике Нина звонит в Ростов, чтобы выслали санитарную машину, у краснодарской больницы нет лекарств. Но поздно - мальчик умер.

Гришка заходится над ним рыданиями и вдруг затихает. Больной организм не выдержал стресса, сердце остановилось.

Нина сидит над двумя мертвыми воспитанниками.

Все очень просто: она подумала обо всем, кроме мыла. Она не выписывала Яше мыла, и он заболел тифом.

Нина достает отцовский пистолет и сомнамбулически поднимает его к виску. Она погубила двух детей.

Какая-то воля к действию еще бьется в ней. Она помнит о долге перед Саней. О третьем воспитаннике. Поэтому она медлит, зависнув между жизнью и смертью.

Медсестра, увидев ее жест, отбирает у Нины пистолет и вызывает начальника горкома. Тот ее отводит в Горком, к Софье Львовне Гартман. Та сперва убеждает Нину не поддаваться отчаянию. Но Нина говорит ей про мыло. Софья Львовна роняет голову на руки, подавленная услышанным.

И в этот момент в горком врываются белогвардейцы. Они стреляют в Шарапову и Гартман, поджигают здание. Комнату наполняет удушливый дым. Нина лежит в углу, вдыхая дым, истекая кровью, медленно теряя сознание. За стеной стонет и зовет на помощь раненый. Нина молчит, ее воля к жизни почти угасла. Видит фигуру, похожую на Хованского - опять он появился в самый неподходящий момент, хоть бы он не заметил ее и дал умереть. И Хованский не замечает - выносит на руках Софью Львовну. А, может, и заметил, но счел неважным, равнодушно думает Нина, погружаясь во тьму.

Наконец все это кончится: Саня, Гриша...

Она медленно приходит в себя на больничной койке. До нее доносятся голоса врачей и медсестер. Рядом кого-то оперируют.

Она жива.

Над ней склоняется Хованский - она плохо видит его. Деловито щупает пульс. Холодным, размеренным голосом отдает приказания медсестрам. Идет к другому пациенту и тем же размеренным голосом отдает указания. Его машина продолжает работать. Он все-таки нашел ее. И сейчас ее будут оперировать в порядке общей очереди.

- Теперь ее, - безразлично-деловито распоряжается Хованский, и Нину несут оперировать.- Сестра, шить умеете? Самое время поучиться.

Над ней склоняется Лена, ассистентка Хованского.

- Мне не нужно жить, - бормочет Нина.

Лена бодро убеждает Нину, что она нужна всем, нужна Грише...

- Гриша умер, - шепчет Нина.

Лена ахает, закрывает лицо руками, как Гартман.

Наверное, скажет Хованскому, думает Нина. Тогда и он поймет, что ей не надо жить. Они все поймут, кто тут виноват, и уже не станут так убеждать ее.

Хлороформ.

Операция неудачна, с ней возятся еще.

- Что, и товарища Нину зацепило? - присвистывает кто-то.

- Еще как, - сдержанно коментирует Хованский, и это единственный комментарий.

Зачем ей выпала судьба, чтобы он ее спас? что за невезение: все время оказываться рядом с ним? Почему он не мог не отравить ее последние часы еще своим мучительным присутствием?

Ей все не становится лучше. Пульс слабый.

Повернув голову, Нина обнаруживает рядом с собой желанный объект - лоток инструментами. Она слабой рукой выцарапывает оттуда медицинский нож. Тихонько подвигает его к себе...

Медсестра отнимает нож:

- Ну как вам не стыдно? Вы сейчас доктора до отчаяния доведете. Уже довели.

Какое отчаяние? - думает Нина. Смешные они все, думают, раз они знакомы, то есть какие-то чувства. Гришка тоже вот все трепался, что поженить бы их с доктором. Они тогда оба вежливо усмехались, два человека каждый на своем полюсе, каждый понимая, как Гришка глуп и не видит разницы между ними.

А, это он узнал про Гришку... про то, что она его убила. Он дорожил Гришкой, операцию на голову хотел ему сделать, даже сорвался, когда Гришка стал отказываться.

Теперь он поймет.

Хованский снова рядом, внимательно слушает пульс.

- Дайте мне умереть, - шепчет Нина одними губами.

- Нет, - отрезает Хованский и отходит.

Наконец успех, Нине физически лучше.

Когда она становится способной двигаться, Хованский и Лена помогают ей дойти до дома Хованского.

Они идут по освещенной фонарями улице, им навстречу вываливают гуляющие, хохочущие люди, и вдруг - при виде их замолкают, расступаются, растворяются в темноте, как будто какая-то сила разводит их в стороны, что-то физическое и ощутимое исходит от трех людей, молча бредущих в сторону дома врача Хованского...Наступает тишина, которая приобретает свой особенный звук. Каждый их шаг - шаг в пустоте.

- Мне кажется, мы движемся в другом пространстве, - говорит вдруг Хованский.

Нина чувствует то же самое, хотя не уверена, что это не последствия хлороформа и слабости.

Оставив Нину дома, Хованский бежит за Гартман: она тоже пострадала, но уже на ногах.

А перед глазами Нины стоит мертвый Гриша, говорит ей что-то про клумбу на площади Карла Маркса, с которой цветы для Нины спер, что ему с Яшкой сейчас хорошо, что он не стал бы для нее кем-то в свои 14 лет, только защитником... утешает как будто. Нина ничего ответить не может, только плачет.

Гартман, Лена и Хованский обступают Нину.

И Гартман начинает говорить.

Она говорит твердо, почти резко. Старая большевичка, потерявшая мужа, призывает Нину взять себя в руки. Ошибки следует исправлять. Для этого нужно жить. Нельзя отдавать себя на съедение мук совести. Мы живем, что бы отдавать себя людям. Нужно сделать выводы и найти в себе силы не тратить время на страдания. Что сейчас нет на это времени, не то время сейчас. Что и в народе все ритуалы плача строго регламентированы по времени, чтобы отплакать - и дальше жить.

- Я потратила полгода на отчаяние, когда погиб мой муж. И этого было много! - произносит она явно глубоко пережитое, выношенное ею.

Нина слушает. Она со всем согласна. Софья Львовна во всем права и она сама сказала бы то же самое, будь она на ее месте. Это те самые слова, которые должен сказать товарищ товарищу. Они бьют в самую точку.

И умом она сознает свою трусость. Она стыдится своего отчаяния, своей попытки самоубийства («Хлороформ, - говорит Хованский. - Не приписывайте этот поступок себе»).

Но ей не хватает сил следовать своим убеждениям и твердо обещать Гартман, что она справится. Только когда Лена обнимает ее, она чувствует некоторое облегчение.

И сейчас она уже очень хочет, чтобы ее обнял и Хованский. Ей бы стало намного легче, если бы и он ее обнял.

Он сел совсем рядом с ней и даже -- не может быть! -- держит ее за руку вместе с Леной

Если бы он ее обнял, она смогла бы наконец заплакать и разрешить свое горе.

Если бы он любил ее...

Пока она сознает только, что не может приступить к общественной работе и работе в милиции. Она боится самой себя после того, что натворила.

Гартман выписывает ей справку - отпуск на 5 недель для поправки здоровья.

Гартман и Лена уходят, Нина с Хованским одни. Он отсаживается подальше - это она замечает с печалью.

Но Нина уже способна говорить.

Они говорят о Сане, о Грише, потом замолкают...

Хованский вдруг делает рукой движение к ее руке, Нина отвечает, их руки встречаются.

Случилось чудо: он сам, наедине, протянул ей руку.

Они продолжают говорить - о том, как жить после произошедшего. Хованский повторяет слова Гартман о том, что нужно жить и отдавать себя людям и говорит:

- Это же ваши слова, вы говорили, что нужно жить, как солнце. Я согласен с этим. Я просто называю это иначе...

И он сам иной сейчас - нормальный, человечный. Не этот ходячий механизм, высокомерный педант, «лишний человек».

Разговор идет дальше, о его жизненной позиции, о том, что он считает себя просто верным принципам. Нина возражает (о, она, так ценившая последовательность, уже давно видит разницу), что зачастую у него это верность догме и условностям, отжившим формулам поведения, слепое цепляние за традиции.

Хованский отвечает:

- Но я же сегодня нарушил свои принципы. Я оперировал пациента вне очереди.

- Кого?

- Вас.

Как? Этот механизм дал сбой? неужели она все-таки хоть чем-то важна ему? Она даже не может возмутиться, как он посмел нарушить правило и предпочесть жизнь одного пациента другому.

- Как знакомую?

- Нет.

- Как хорошую знакомую... понятно.

- Нет. Вы часть моей жизни, Нина.

- Вашего прошлого?

- Почему... прошлого. Я ценю и то, что происходит в настоящем.

- Но вы не дали о себе знать, когда увидели меня в Краснодаре.

- Но я был рад, когда вы пришли. Если я не показываю эмоции, это не значит, что их нет... - он молчит, целует Нине руку. - Знаете... Мне сегодня, на вашей операции, показалось, что весь этот раскол, всю эту порванную напополам Россию можно... знаете... сшить, как сшивают кусок плоти при операции.

- И что тогда будет?

- Не будет вражды и противостояния. Будет единый, великий русский народ...

Теперь настала пора Нине показать эмоции.

- Я вас люблю, - признается Нина.

Что я могу еще сказать, как говорится.

Молчание. Тянется долгое, долгое молчание. Нина принимает его, отвернув расслабленное лицо в сторону. Уже легче перенести его нелюбовь: он хотя бы проявил к ней человеческое тепло.

Он наконец начинает говорить:

- Когда я вас увидел там... в дыму... я чуть с ума не сошел. Я же зашел совершенно случайно напоследок... мог бы не зайти, и вы бы умерли. И если бы я не положил бы вас тогда на стол, вы тоже могли бы умереть. Я бы тоже тогда... не стал жить.

- Почему? Вы бы не были виноваты.

-- Был бы... Я тоже тебя люблю.

Как в романе.

- Но почему вы... ты не сказал?

- Я не знал, - бесхитростно отвечает этот чурбан. - Я это понял, тогда когда уже надо было оперировать. Что если ты не выживешь, я тоже не смогу.

Так говорит ей человек, на теле Нины хладнокровно учивший медсестру искусству делать швы.

- А раньше-то?..

- Раньше я вообще думал, что не могу тебе нравиться. Что едва ли тебе подхожу. Я только вспоминал о тебе... все, что с тобой связано. Твою маму... она мне очень понравилась. Саню. Разговоры наши. И я обрадовался, когда тебя увидел... капитанская дочка.

Ну что еще сказать... влипла Шарапова, по самые уши влипла в историю.

Одно дело подавлять в себе недостойное чувство к малодостойному члену общества, отщепенцу и частнику, к которому ходят даже ей подозрительные люди, который даже добровольно лекарствами с больницей делится так, будто брезгует, и мыло в Горкоме берет так, будто делает одолжение. И другое - вот такая петрушка. Конь и трепетная лань. Два непонятных друг другу человека.

Сейчас они смотрят семейные фотографии и раскрывают друг другу семейные тайны, а заодно робко прощупывают, как же им теперь жить, таким разным. Обоим страшновато. Оба влипли в историю.

Кто знает, что станется с их чувством дальше?

Что будет, когда Нина узнает, что не зря Хованский оказался рядом в момент поджога Горкома, что знал о замысле белогвардейцев; и что ее подозрения, когда дорогу к нему спросил странный человек, напрасными не были: Хованский не участвовал и был против пролития крови, но знал злодеев и их планы...

Путано все и сложно, и пока что в глазах Нины Хованский такой же запутавшийся, как Гришка, который тоже «своих» сдавать не хотел поначалу.

Может, поутру ждет Нину новое горе и судьба Любови Яровой. И это, увы, вероятнее всего. Потому что едва ли Хованский согласится сдать преступников. А Нина - Нина не сможет молчать, она расскажет правду в ОГПУ и едва ли это переживет после всего, что ей пришлось испытать.

Дай бог, чтобы он признался ей до того, как у них случится близость.

А может быть, вопреки всему, удастся сшить рваные края.

Тогда...

В угрозыске по инициативе Нины заведут дело об оставлении детей в опасности, и Нина будет ждать итогов следствия и суда. Выяснится, что ее вина наказанию не подлежит: Яша Мендельсон был определен на мыловаренный завод стажером, ему полагалось мыло к зарплате, и к нему приставили человека, чтобы отвел на завод, но человек за ним не уследил.

Тем не менее Нина крепко задумается по поводу того, как теперь распределить свои силы.

Она воспользуется отпуском, предоставленным Гартман, и поедет в Москву, чтобы добиться реабилитации Саниного отца.

Хованский поедет с ней.

И если у них что-то сложится, хотя бы на время, то вскоре на свет появится Володя Шарапов, с которым вы все хорошо знакомы.

И никто никогда не узнает, ни Нина, ни Хованский, что Гришка-то был прав: князем был его отец. Князем Хованским.

Он, всю жизнь мечтавший о прекрасной даме, списанной с идеала - его матери, - тем не менее завел в 15 лет интрижку с прислугой, так и не узнав о последствиях. И этот человек еще запрещал Гришке курить в кабинете и мораль ему начитывал!

Вообще про все

И просто нейтральные замечания, и ложка дегтя, и мед:

На игре, считаю, сыграла экономика и бандиско-белогвардейские дела. Не сыграло ни противостояние коммунистов и нэманов, ни троцкистко-сталинское противостояние, ни противостояние милиции и ОГПУ. Потому что было некогда. Все время были бандисткие налеты, кражи, убийства и взломы. Город жил в основном от стрельбы до стрельбы.

В таких условиях нэпманов и сталинцев уже любишь, как родных.

И нормальных людей - тех, которые не тырят собственные чертежи и не плетут белогвардейских заговоров - было слишком мало в соотношении.

Хотелось бы более продуманного соотношения бандиты-милиионеры. и в таких условиях, конечно, делать милицию гнилой изнутри - значит полностью ее обездвиживать. Т.е. менты «не совсем честные» и пьющие - это, конечно, реальность, но такая бандитская война, когда голову некогда поднять, не то что заострить внимание на поведении товарищей и прислушаться, не из ОГПУ ли доносятся крики «Помогите, пытают!» - перебор. Ну, конечно, смотря какие цели преследовались. Если утопить город в крови и грабежах, то все получилось :) Возможно, недозаезд виноват отчасти.

В общем, мне кажется, линии конфликтов имели перекосы, это надо на будущее учесть.

С информационкой было у нас очень и очень туго, тут хотелось бы мастеров попросить в следующий раз заранее и точней с квентами, загрузами и всяческой информацией, чтобы не в последний момент и не на полигоне узнавать важную информацию.

Ну и честно говоря, у меня периодически возникало ощущение, что каждое второе обращение на мастерку мастеров нервирует, что они раздражаются, что нам чего-то надо. Лучше, конечно, заранее все порешать, чтобы ничего не было надо.<.P> БЗЮИ че-то подняпрягло, что на игре по жизни пили. Например, к нам пришел пьяный милицонер, присланный к нам в подкрепление, ведущий себя - натурально - как гопник с привоза. Опять же, наверное, жизненно, но он и пил по жизни.

Про АХЧ - было хорошо, оличный город и вообще; вот только средства оповещения города все же хотелось бы иметь. Время игры сжатое, нужно что-то.

Совместить общественную работу с работой милиционера в существующих условиях (когда информация о новом преступлении поступала без преувеличения каждые 15 минут) для меня оказалось невозможным. Прерогатива была за обеспечением безопасности населения, поэтому с детьми и комсомолом работала по остаточному принципу, благо помогал Клуб и Горком. Очень сожалею, что комсомолу не хватило моего внимания. Но в общем-то половина комсомольцев большую часть дня были в Анапе на комсомольском задании.

В общем, как-то не ожидала, что еду практически на войну. Сколько ни говори про бандисткий Краснодар, налеты, ограбления, похищения, поджоги в такой плотности в реальном времени в мирное время невозможны. Только на революционной «Испании» была такая напряженность, больше не помню (и то реже фаланга беспокоила, спасибо им за гуманизм!). Не взяла бы на себя столько нагрузки, если бы знала тайм-план уголовного мира, но все равно получилось интересно. Лучше насыщенная игра, пусть где-то не получилось справиться, чем ненасыщенная, на которой делать нечего.

Игру насыщало многое, так что несмотря на некоторые косяки игра, думаю, удалась. Для меня удалась, по крайней мере, и вокруг было много очень колоритных персонажей.

И я люблю игры, где больше бегаешь, чем ходишь. Так что насыщенность событий и хитрости сюжетов - гуд. Соотношение сил и информационка - не гуд. Такой примерно вывод.

История моя казалась мне кромешной печалью какой-то, при этом надо было еще держать лицо и показывать пример комсомолу. И все переменилось, как часто бывает на удачных играх, в последний миг. Но... счастье, скорее всего, иллюзорно. Я оставила Нину счастливую, не ведающую правды, накануне ее неизбежной гибели.

Благодарности

Я страшно благодарна всем мастерам за их труд и трезвым игрокам за организованный мир.

Один раз получилось испытать - не только мне - ощущение изменения пространства, о чем я выше написала в квенте, это хороший знак для игры.

Каждому уже сказала свое спасибо, до кого дотянулась.

Хочу особо выделить буквально несколько человек:

Хейтелл, ты была настоящая. Правильный, образцово-показательный революционер.

Гриша, ты очень тронул мое сердце. Я рада, что мы познакомились и что хоть недолго, а было в жизни твоей что-то получше этих... ну ты понял.

Хованский - вы были точны от слова до жеста и ни разу не дали слабины. «Вы, сударь, камень, сударь, лед» (с). Вы Нину буквально вымораживали. Даже на операционном столе, в процессе осознания вами своих чувств, я слышала только про скальпель и зажим. Совершенный робот и футляр, рыцарь без страха и упрека+ профессор Преображенский. Панцирь уверенности, твердости, бесстрашия, великолепного и изящного равнодушия. И когда через это только проглядывали чувства и слабости, это было ужасно трогательно. Сочетание, покоряющее женщин, увы. Я прямо горжусь, Альквэ, что ты это смог сыграть! Было очень красиво.

Спасибо также милиции и ОГПУ. Вы меня гнобили и гоняли, как стажера, «тыкали» мне свысока, язвили про комсомольский задор и супер-операции Шараповой, и если что, стажер всегда крайний и не справился, и всегда от него сперва отмахнутся, а потом уж выслушают. Это всегда так. Но хорошо, что в итоге все же прислушивались и многое делалось из предложенного. И мне приятно, что Катерина Михайловна мою работу одобрила и примеривается, не позвать ли меня в ОГПУ. Правда, думаю, теперь этот путь для меня закрыт в связи с Хованским...

Да и плохой из Нины получится ОГПУшник: пыток не признает. Чистоплюйка Шарапова. Вышел бы конфликт, и пришлось бы Шарапову закопать.

Извините, если в рассказе или оценке событий что не так: в первую ночь спала спасибо если час, во вторую часа 4. Признак, что игра удалась :)

Неплохой подарок себе на день рождения.